«Он трикстер, который прожил две абсолютно разные жизни»: Ольга Хейфиц — об андрогинности и нарциссизме Феликса Юсупова

«В одном глазу ангел, в другом черт».

А. Павлова о Ф. Юсупове

В нашей истории Феликс Юсупов занимает особое место. Он не просто последний князь могущественного рода, не просто человек, убивший Распутина, — он архетип.

Амбивалентная фигура, в которой есть все для славы. Декаданс, убийство, сексуальность, тень империи и что-то вроде элегантного безумия. Он эдакий трикстер, который прожил две абсолютно разные жизни, возможно, поэтому его мемуары до сих пор бестселлер. Юсупова с помощью психоанализа интересно изучить через два самых известных аспекта его биографии. Эксцентричность, склонность к переодеванию в женское платье и убийство Распутина — как ни странно, если рассматривать эти составляющие через психоаналитическую оптику, может оказаться, что они связаны.

Мать Феликса, княгиня Зинаида Николаевна Юсупова, была известна красотой, умом и влиянием в свете. В этом контексте интересно, что фамилия Юсупов — фамилия матери. У отца была Сумароков-Эльстон. Именно Зинаида Юсупова была главной драгоценностью в семье. Она дочь последнего представителя рода могущественных и богатых Юсуповых, и сыновья наследуют ее фамилию.

Зинаида Николаевна была самой завидной невестой России, но вышла замуж, как писал А. А. Игнатьев, за «недалекого кавалергарда Сумарокова-Эльстона», которому она «сделала карьеру, но ума придать не смогла».

Таким образом, фигура отца в семье не была значительной, и оба сына, Николай и Феликс, испытывали влияние матери. В мемуарах Юсупов вспоминал: «Моя мать всегда говорила, что я родился не вовремя. Она ожидала девочку и была разочарована, узнав, что у нее мальчик. Потом это чувство, казалось, исчезло, но я часто чувствовал ее холодность, особенно в детстве».

Здесь можно говорить о раннем опыте непринятия, формирующем фундаментальную тревогу в объектных отношениях. Мать, ожидавшая ребенка другого пола, по сути, отрицает «Я» младенца, заменяя его на свои ожидания или проекции. Отвержение может стать основой фиксации на материнской фигуре, из-за которой ребенок всю жизнь будет бессознательно стремиться заслужить ее признание. Фиксация не означает любовь в привычном смысле — это патологическая привязанность, когда ребенок не может отделиться и выстроить автономное эго. «Она была строгой, благородной и молчаливой. Мне казалось, что в ней не было ни капли нежности. Ласку я получал от няньки, не от матери», — писал о матери Юсупов.

В отличие от теплой няни (русские няни славились материнскими чувствами к детям), которая становится для Феликса «достаточно хорошей матерью», его родная — нарциссична и равнодушна. Он вспоминал: «Тем не менее я ее обожал. Всю жизнь я чувствовал потребность заслужить ее одобрение».

В детстве Феликс надевал женские наряды, он пишет в мемуарах, что мать не ругала его, но и не хвалила: «Она просто смотрела, и я чувствовал, что она презирает, но делает вид, будто ничего не происходит». Разные психоаналитики дают разные определения такому амбивалентному отклику, я бы назвала его травмирующим зеркалом.

У Винникотта существует идея зеркальной матери: если мать отражает эмоциональные сигналы младенца, формируется ощущение стабильного «Я»; если не отражает — формируется ложное «Я». У Кохута отсутствие эмпатического отклика приводит к нарциссической травме и ощущению невидимости — буквально как будто тебя «не увидели». У Лакана зеркальная стадия — как основа нарциссического «Я», если отражение искажено, появляется тревожное или фрагментированное представление о себе.

Можно рассматривать женские маскировки как способ бессознательного торга с матерью: «Если я не тот, кого ты хотела, — я стану похожим на девочку».

В случае Феликса Юсупова мать выступает как внутренний арбитр, контролирующий его самооценку. Она была разочарована тем, что он не девочка, отсюда — театральность, манипуляции с образами пола. В конечном итоге, отчаявшись привлечь внимание матери, он мог бессознательно присваивать ее себе, копируя ее образ. Можно предполагать, что андрогинность, склонность к переодеваниям, амбивалентность сексуальной идентичности, провокации — попытки справиться с травмой отвержения нарциссической матерью.

Парадоксально, но убийство Распутина можно рассмотреть и как попытку Феликса устранить того, кто «слишком» мужчина, и как попытку совершить подвиг, доказать, что он достоин своего рода.

Начнем с «фаллической» причины. В психоаналитической традиции (особенно у Фрейда и Лакана) фаллос — это не просто физический орган, а символ власти, желания, авторитета, закона. Распутин с его влиянием и мифом о сверхъестественной потенции, магнетическим воздействием на женщин буквально воплощает фаллическую власть. В глазах Юсупова он становится бессознательной фаллической угрозой сразу на трех уровнях: сексуальном (подозрение в связи с императрицей), социальном (он влияет на государственные решения), сакральном (он проникает в «тело матери-империи»).

В переносе на Распутина: устранение фаллической фигуры — это бессознательная попытка вернуть контроль над «матерью» (родиной, империей, императрицей).

Вторая причина — нарциссизм и вина рода. Как писал Эрих Фромм в «Иметь или быть», неограниченное удовлетворение всех желаний не способствует благоденствию, оно не может быть путем к счастью или даже получению максимума удовольствия. Быть Юсуповым — как быть супербрендом: слишком много привилегий, чтобы позволить себе оставаться обычным, слишком много ожиданий, чтобы оставаться свободным.

В психоаналитической традиции идею о нарциссической вине богатства можно проследить у Кристофера Лэша в «Культуре нарциссизма», где идет речь о человеке позднего модерна, который ощущает, что все внешнее (деньги, привилегии) обесценено, если не подтверждено внутренним смыслом. У человека с нарциссической уязвимостью возникает вина за внешний блеск, если за ним не стоит подлинного страдания или достижения. Это и есть «вина красоты», «вина привилегий» — то, что мы называем виной богатства.

Фромм противопоставляет два способа бытия — обладать и существовать. Люди, «имеющие все», часто страдают от ощущения отчужденности. Мелани Кляйн в работах «Любовь, ненависть и репарация» («Love, Hate and Reparation») и «Зависть и благодарность» («Envy and Gratitude») исследует феномен, при котором ребенок, получивший «слишком много» (ресурсов, власти), может бессознательно ощущать, что это произошло за счет кого-то другого, — и потому испытывает вину за свое положение.

Феликс знал: все, чем он обладает (красота, вкус, изящество), — не его заслуга. Вина богатства — не чувство стыда за обладание деньгами, а бессознательная экзистенциальная неудовлетворенность тем, что твоя жизнь «слишком хороша», чтобы быть подлинной, из этой неудовлетворенности происходит потребность найти оправдание своему существованию. Пусть это будет красота, особый стиль жизни, страдание или драма. Или подвиг. Идеальный вариант.