«Вокруг них всегда закручивается вихрь разрушений»: Ольга Хейфиц — о роковых женщинах в культуре

Если в детстве вам не хватило любви, вы будете добиваться ее от тех, кто причиняет вам боль, вместо того чтобы расстаться с ними.

В культуре femme fatale существовала, кажется, всегда. Уже в Ветхом Завете у женщин сложилась неважная репутация. Судите сами, Ева соблазнила Адама запретным плодом и тем самым обрекла человечество на муки, а его первая жена Лилит и вовсе стала дьяволицей. Самсон и Далила — еще одни библейские герои — тоже трагичный пример. Далила — странная женщина, которая разрушила успешный брак с классным мужчиной, погубив его, себя и множество людей. Серебро, якобы обещанное ей, едва ли убедительный мотив. На самом деле мотив здесь другой, и это нарциссическая зависть. Обрезание волос, в которых заключена сила Самсона, — метафора кастрации. История Далилы — это история о том, как женщина хочет обрести силу. Обрести силу, присвоив мужской пенис. Чисто психоаналитический концепт.

На протяжении веков женщина могла стать сильной, только управляя теми, кто имеет реальную власть. Мужчинами. А как женщина может управлять мужчиной? С помощью сексуальных манипуляций. Она заберет его пенис и обретет могущество. Впрочем, секс связывается с властью и сегодня.

Одна из самых известных роковых героинь библейского периода — Саломея. Изначально миф о ней, вероятно, понадобился, чтобы закрепить за женщиной репутацию первопричины греха. Любопытно, что именно Саломея стала культовой героиней в конце XIX столетия. Серебряный век вообще тяготеет к драме и роковым героям. После того как Оскар Уайльд написал одноименную пьесу, а Ида Рубинштейн станцевала танец семи покрывал, Саломея превратилась в икону моды. «Лунные глаза», «одержимость страстью», убийство в ответ на равнодушие пророка Иоанна Крестителя. Ну чем не декаданс? Существует множество трактовок этой истории. Уайльд, к слову, считал героиню безумной соблазнительницей. Флобер — орудием в руках матери, Иродиады. А современный драматург и театральный режиссер Яэль Фарбер предлагает революционную трактовку: Саломея занимает место Иоанна Крестителя и становится ключевой фигурой в развитии христианства. Чем не femme fatale — любимый образ писателей? Страсти кипят, мужчины сходят с ума, женщины завидуют. Хотя, если приглядеться, повода для зависти нет.

Начиная с Маркизы де Мертей, Эммы Бовари, Скарлетт О’Хары и заканчивая нашими современницами Кэтрин Трамелл, Эми Данн, Серсеей Ланнистер, Вилланелью, мы наблюдаем истории несчастных женщин. Если мы внимательнее изучим жизненный путь каждой нарциссической роковой героини, то увидим много точек пересечения: как правило, у них насыщенная, но неустроенная личная жизнь и сложности с материнством, они склонны к полигамии, у них отсутствует стыд или представление о морали, они склонны к саморазрушению и часто приходят к трагическому финалу.

Женщина, которую принято называть роковой, в общепринятом смысле несчастливая. Часто у нее травматичное прошлое, либо, того хуже, в юности ее растлили (этот вариант особенно любят писатели). Такие женщины идут туда, где смогут «отыграть» страдания. Самые известные роковые женщины в русской литературе — Настасья Филипповна, Лара Антипова, Аксинья Астахова. Вокруг них всегда закручивается вихрь разрушений, а у всех в прошлом — тяжелейшая травма (раннее растление родным отцом или отцовской фигурой).

В современном кинематографе патологически нарциссическая женщина тоже важная фигура. Одна из моих любимиц — Эми Данн («Исчезнувшая»). Эми — грандиозный нарцисс. Красивая, умная, утонченная, но есть одна деталь: настоящей Эми не существует. Ее родители, детские психологи, сделали собственную дочь материалом для комикса-бестселлера: живая Эми — бета-версия «изумительной Эми».

Существует термин «нарциссическая семья», описывающий семьи с тенденцией к явному или неявному эмоциональному насилию по отношению к детям. В подобных семьях дети часто становятся нарциссическим расширением родителей, что означает процесс, когда поведение ребенка, его переживания и жизнь оказываются всего лишь средствами, обслуживающими те или иные потребности взрослых.

Швейцарский юнгианский аналитик Катрин Аспер подчеркивает: если родители, особенно мать, не замечают чувств ребенка, он ощущает себя эмоционально брошенным. Бессознательное чувство сына или дочери, будто они не соответствуют чужим ожиданиям, рождает уверенность в том, что они разочаровывают старших. Отсюда — собственная «недостаточность», «неправильность». Так, Эми чувствует себя «фальшивой» и лишенной любви. В детстве у нее сформировалась пограничная структура личности, а идентичность расщепилась: «идеальное Я» получает одобрение, «реальное Я» сталкивается с отвержением. Кроме того, в книге Эми еще и замещающий ребенок: до нее у матери случилось несколько выкидышей, все были девочками, крещенным под именем Хоуп (Надежда). Так что Эми пришла в этот мир, чтобы оправдать тысячи материнских надежд. Когда Эми и Ник встречаются, оказывается, что это идеальный мэтч. Она хочет стать «настоящей» и мечтает о человеке, который сделает ее такой. Ник дает ей это ощущение — при встрече он обращается к реальной, а не к «удивительной» Эми.

Любовь героини к загадкам, шарадам и играм — часть ее внутреннего мира, где грань между реальностью и фантазией стерта в силу пограничной структуры. Начавшийся с идеализации брак быстро обесценивается. Для того чтобы быть с Эми, нужно быть как Эми, думать как Эми — Нику, который сам довольно травмированный парень, все это быстро надоедает. Он изменяет, и измена убивает ее. Она как жертва ранней травмы отвержения не может вынести его снова — это смерть нарцисса.

Женский нарциссизм часто выглядит очень привлекательно, даже в патологической форме, однако реальная жизнь таких femmes fatales отражает тяжелую внутреннюю конструкцию: когда внутри совсем нет любви к себе, просто необходимо получать подтверждение собственной значимости из других источников. Потребность эта болезненна, ненасыщаема и мучительна для всех.